К годовщине Февральского переворота (2010 г.) — Официальный сайт Яны Седовой
К годовщине Февральского переворота (2010 г.)

К годовщине Февральского переворота (2010 г.)

Как известно, во время февральской революции попытка проехать в Царское Село привела Государя в Псков, куда Он приехал, не ожидая западни, к одному из своих главнокомандующих и где Он неожиданно нашел в его лице очередного либерала. Генерал Н.В.Рузский решил воспользоваться приездом к нему Государя для разрушения монархического строя.

В ночь с 1 на 2 марта в царском поезде состоялся разговор, ставший кульминацией продолжительного противостояния Царя и либеральной общественности. Рузский изложил общеизвестный либеральный взгляд. Следует, говорил он, принять формулу «Государь царствует, а правительство управляет» и передать власть в руки «ответственного министерства», то есть такого кабинета министров, который ответственен не перед монархом, а перед народным представительством – Государственной Думой.

В ответ Государь очень ярко выразил как несостоятельность принципа парламентской монархии, так и пагубность самой идеи парламентаризма. Он, как известно, ответил, что «считает себя не вправе передать все дело управления Россией в руки людей, которые сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред родине, а завтра умоют руки, “подав с кабинетом в отставку”».

«Я ответственен перед Богом и Россией за все, что случилось и случится, — сказал Государь, — будут ли министры ответственны перед Думой и Государственным Советом – безразлично. Я никогда не буду в состоянии, видя, что делается министрами не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь мыслью, что это не моих рук дело, не моя ответственность».

Рузский был неправ, сказав в ту ночь Государю, «что самодержавие есть фикция при существовании Государственного Совета и Думы и что лучше этой фикцией пожертвовать для общего блага». На самом деле, тогда русское Самодержавие было полноценным. Несмотря на существование, действительно, двухпалатного парламента, на то, что сам Государь признавал наличие у нас конституции, никакого парламентаризма у нас не было, то есть правительство по-прежнему зависело только от Государя, а не от победившей на парламентских выборах партии.

Фиктивными скорее были многие подданные, которые не верили в неограниченную монархию и потому хотели ее ограничить. Тех же, кто понимал и ценил самодержавие, оставалось все меньше. Старые идеологи – К.П.Победоносцев, В.А.Грингмут – уходили из жизни, а новых не было видно.

На тех же, кто оставался монархистом, опереться было трудно. С появлением по воле Николая II Государственной Думы, крайние правые, справедливо видя в ней угрозу Самодержавию, оказались на правах «больших роялистов, чем сам король». Они претендовали на привилегированное положение и приходили в отчаяние от того, что Государь не всегда принимает их депутации, не всегда отвечает словами поощрения на их верноподданнические телеграммы. Еще хуже были увольнения министров, известных своими правыми убеждениями.

В глубине души сочувствуя взглядам правых, Государь, по-видимому, хотел держаться корректно по отношению ко всем общественным группам. У Него не должно было быть фаворитов среди своих подданных. Даже виднейший лидер оппозиции как-то заявил, что в России не оппозиция Его Величеству, а оппозиция Его Величества. Но правые чувствовали себя уязвленными: «Царь, за права Которого мы распинаемся, очевидно, гневается на нас… За что?». Войти в положение Государя они не захотели.

Недовольство справа нарастало, правые и центр левели, и, когда в таком состоянии страна подошла к роковой черте 1917 года, Государь оказался в одиночестве. Одни Его подданные не разделяли Его взглядов на государственное устройство России, другие невзлюбили Его лично. Если левые не выносили Самодержавие, то многим правым не по душе был Самодержец. К этим внутренним причинам будущего развала добавились внешние – необыкновенно тяжелая война и деятельность врагов нашего государственного строя и России в целом.

В ночном разговоре с Рузским Государь показал ясное понимание сущности своей власти. Но в этом понимании Он был очень одинок, в отличие от Рузского, за которым стояла в этот момент вся либеральная Россия, искренно считавшая самодержавную монархию устаревшей формой правления, а парламентскую – прогрессивной. Кроме того, шла война, и важнее всего было прекратить внутренние беспорядки, грозившие сорвать предстоявшее вскоре наступление. Как говорил сам Государь, Он берег не самодержавную власть, а Россию.

Победу в невероятном споре с собственным Государем Рузскому, по-видимому, принесла подоспевшая из Ставки телеграмма генерала М.В.Алексеева, в которой выражалась та же просьба о даровании ответственного министерства. Алексееву Государь доверял, к тому же Он мог понять, что и Его Ставка выступает против Него. Не что иное как война была причиной того, что в ту ночь мнение именно армии оказалось решающим. Государь согласился на ответственное министерство.

В сущности, именно тогда, а не на следующий день, закончилось русское Самодержавие. В условиях ответственного перед Думой правительства власть Государя превратилась бы в простую традицию, действительно в «фикцию», и потому (как уже отмечалось исследователями) когда на следующий день Ему предложили совсем отречься от престола для спасения России – Ему было уже нетрудно согласиться. Недаром Он говорил, что для принятия формулы парламентаризма нужно быть иначе воспитанным, переродиться. Конституционного монарха, ширмы для партийных интересов из Него бы в любом случае не получилось.

Наутро Рузский пришел опять и доложил, что теперь Дума просит отречения. Через несколько часов армия в лице главнокомандующих фронтами присоединилась к этой просьбе. Алексеев в своей циркулярной телеграмме главнокомандующим указывал на «искушение» для армии «принять участие в перевороте». Откровеннее всех выразился генерал А.Е.Эверт: «Ваше величество, на армию в настоящем ее составе при подавлении внутренних беспорядков рассчитывать нельзя». Армия действительно была деморализована множеством слухов, подрывавших веру в правительство и в Царя. Но самым красноречивым свидетельством ненадежности армии было выраженное главнокомандующими единодушное мнение о необходимости отречения.

Впрочем, армия была хотя и значительной частью народа, но все-таки не всем народом, а именно мнение народа интересовало Государя в тот день 2 марта. «Если надо, чтобы я отошел в сторону для блага России, я готов на это, — говорил Он, — но я опасаюсь, что народ этого не поймет». За долгий день Государь несколько раз повторял один и тот же вопрос: хочет ли Его отречения вся Россия? Он перечислял тех, кто не поймет этого решения: «Юг» (южные города, где Государя недавно встречали с энтузиазмом), старообрядцы и, особенно, казачество. Генерал же Рузский на это заявил: «ваше величество, заниматься сейчас анкетой обстановка не представляет возможности» и предложил спросить не тех далеких верноподданных, а двух нарочно приведенных им с собой помощников-генералов, которые, разумеется, его поддержали.

Наконец, днем Государь согласился, а вечером приехали два депутата от Государственной Думы, которые, не зная обстановки, снова стали Его уговаривать. Государь вновь спросил, какое впечатление произведет Его отказ от престола на всю остальную Россию. «Я хотел бы иметь гарантию, — сказал Он, — что вследствие моего ухода и по поводу его не было бы пролито еще лишней крови». Депутаты ответили, что «не следует опасаться» борьбы против нового строя, что, например, в монархическом Киеве теперь «полная перемена» и что «казаки все на стороне нового строя».

Непосредственные мотивы отречения Государя очевидны. Ему доложили, что петроградский бунт уже заражает армию. Государю было известно указание Алексеева главнокомандующим на то, что «существование армии и работа железных дорог находится фактически в руках петроградского временного правительства», то есть мятежного правительства, которое просит об отречении. Два народных представителя (кстати, они избирались от важнейших русских городов: один от Москвы, а другой от Киева) фактически заявили Государю, что народ против Него.

Конечно, не все это было правдой. Но Государь был поставлен в такое положение, что проверять доложенное не было времени, и пришлось согласиться — «Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки России. Посему я готов отречься от престола…», говорилось в телеграмме, написанной Государем еще днем 2-го.

Часто Императора Николая II обвиняют в том, что Он не подавил революцию, хотя мог это сделать, а пошел у нее на поводу. Не стоит забывать, что Государь начал очень решительно. С самого начала Он послал известную телеграмму начальнику Петроградского военного округа генералу С.С.Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германи­ей и Австрией» и отправил в Петроград генерала Н.И.Иванова с Георгиевским батальоном и другие войска. Но и Хабалов, и Иванов ожиданий не оправдали.

Впрочем, наверняка даже 2 марта, после единодушной просьбы об отречении, выраженной главнокомандующими, можно было устоять перед натиском, вернуться в Ставку или даже в Царское Село и прекратить бунт. Но, помимо прочего, неизбежно встал бы вопрос о дальнейшей судьбе этих главнокомандующих. Оставить их на своих постах после того, что произошло, было бы опрометчиво, но делать кадровые перестановки на всех фронтах перед ожидавшимся весной наступлением тоже не совсем разумно. Государь как Верховный Главнокомандующий потерял бы доверие к своей армии. Не то что победа, даже участие нашей армии в войне, в которой было пролито столько крови, оказались бы под вопросом. Недаром Государь, прощаясь со Ставкой, сказал, «что отрекся от престола, видя в этом пользу России и надежду победоносно кончить войну».

В то же время подавление петроградского бунта военной силой не гарантировало бы от повторения беспорядков – во многом из-за почти полной потери монархического чувства в стране.

Чтобы лучше понять решение Государя, придется вернуться на двенадцать лет назад и заметить, что Его отречение от престола начало совершаться еще в 1905 году. Сама атмосфера тяжелых псковских переговоров напоминает атмосферу, сопровождавшую подписание манифеста 17 октября 1905 года о признании за будущей Государственной Думой законодательных прав. В обоих случаях на фоне мятежа некий облеченный властью либерал (тогда С.Ю.Витте, сейчас Н.В.Рузский) не дает проходу Государю, добиваясь подписания манифеста. В обоих случаях Государь, оказавшись практически в одиночестве, уступает требованиям этого либерала. Наконец, и сами манифесты похожи в том, что так или иначе ведут к уничтожению Самодержавия, к лишению Государя Его власти, частично или полностью.

Согласившись в 1905 году на фактическую конституцию, Государь в письме матери сам объяснил причину своего согласия. Он писал о двух путях, между которыми Ему пришлось выбирать: о диктатуре и конституции. Диктатура, по Его словам, дала бы лишь короткую «передышку», после чего «снова пришлось бы через несколько месяцев действовать силою; но это стоило бы потоков крови и в конце концов привело бы неминуемо к теперешнему положению, т.е. авторитет власти был бы показан, но результат оставался бы тот же самый и реформы вперед не могли осуществляться бы». Чтобы выйти из этого замкнутого круга, Государь предпочел даровать конституцию, которой Он не сочувствовал.

Эти Его слова о «передышке», после которой вновь пришлось бы действовать силой, пожалуй, подошли бы и теперь. При том одиночестве, в котором Государь оказался к 1917 году, подавление революции было бы лечением не болезни, а симптомов, временной анестезией, причем на очень короткий срок.

Конечно, на месте Николая II более властный человек, чувствуя, тем более, внутреннюю правоту своего дела, до оппозиции бы не снизошел и хладнокровно расправлялся бы со всеми восстаниями. Но Государь в 1917 году, как и в 1905-м, предпочел уступить, вновь показавшись во всем обаянии своего характера. «Насильно мил не будешь», как говорил Ему один флигель-адъютант после отречения.

В Российской Империи был превышен, так сказать, порог количества несогласных с государственным устройством, при котором оно имеет смысл, а Государь был не из тех, кто цепляется за власть любой ценой. В Его манифесте сказано очень точно: «В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы».

Наша страна. Февраль 2010 г.